![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
vas_popИгорь Панин в ЛитГазете "раздевает" Евгения Гришковца: http://www.lgz.ru/article/19056/.
Ну, слава Богу, наконец-то я не одинок.
Летпять-шесть тому я написал рецензию на книжку рассказов Гришковца "Другие".
Отрывок из той рецензии:
"...Первые три рассказа, объединённые в цикл «Другие», после попыток порассуждать на темы человеческой сущности опять попадает в старую колею тягот военно-морской службы, многословно откомментированнной в моноспектаклях про «Собаку». Опять толстомордые мичмана и иже с ними. И, само собой, дедовщина и её ужасы. И военно-морской устав, не дающий вволю поспать. И такие железные корабли. И сладкого хочется.
Возразить нечего: нежноликому еврейскому мальчику некомфортно в пахнущей соляркой, хозяйственным мылом, невкусной едой, матерящейся среде. Всё флотское окружение, от офицера до матроса, для этого мальчика – «другие». Догадываюсь, «другие» это мягкий перевод слов «гой», «гоим», обозначающих «нееврея» и «неевреев», Вполне очевидно, что Гришковец гордится своей принадлежностью к «богоизбранному народу» (да почему бы и нет, всяк своих любит, вот я белорусов сильно уважаю). Вполне нормально, что носитель «богоизбранности» при удобном случае эту свою принадлежность не преминет выпятить. Иногда для выгоды, как это было в Кёльне. Иногда бескорыстно. Да скажите, о чём писать в России, если не об её антисемитизме, даже если он только мерещится? Стало быть, вот она «фишка»: мальчик-иудей, появившись на свет, вынужден жить среди враждебных ему чужаков («других», «гоев»). А уж в армии (на флоте) тем более. Тут всё и вся неудобные в общежитии «другие». Вроде замаскированная, но легко и просто читаемая метафора.
По форме «Другие» – очередной поток сознания. Захлёбывающийся словами и эмоциями монолог, постоянные повторы, эдакая тряская езда по кругу. Может, видели на телеканале «второго ряда» (то ли «ТНТ», то ли «СТС», впрочем, какая разница?) так называемые «Настроения» Гришковца? Бессвязная, судорожная импровизация на якобы глубокую тему. Попытка донести настроение автора до зрителя. Ан, не доносится, глохнет на полпути.
Жанровое обозначение «Других» – рассказы. Но это не рассказы, они никак не выстроены, не «сделаны», не рассказаны. Это на скорую руку записанные, по-видимому внезапно пришедшие в голову и бедные на слова воспоминания о нескольких эпизодах из жизни затюканного «другими» матросика срочной службы.
В аннотации к книге Ян Шенкман (читали его рецензии в газетах?) выстраивает ряд из Чехова, Шукшина и… Гришковца. А автор предисловия Пётр Вайль находит нечто глубокомысленное даже в словесных неряшливостях: «я привык к тому, к чему привыкнуть… можно, но очень не хочется (привыкать)». Через несколько абзацев опять: «привыкнуть можно ко всему, даже если не хочется привыкать». И снова через страницу: «мой организм привык…», «тело привыкло…», «сознание привыкло». Однако этого мало: «Оказывается, я привык к этому. Я даже привык всё это ненавидеть и привык хотеть…».
Или такой «перл»: «Очень хотелось помыться, но это было терпимо и уже слишком». Чего – «слишком» и что «терпимо»? А вот: «…доносился отчётливый стук металла о металл». Не дошло? Тут же повторение «для тупых»: «Кто-то бил чем-то железным по железному».
Временами назойливо повторяется однажды найденный приём. Вот описание военных судов: «У пирса стояло пять кораблей. С правой стороны два очень больших, а с левой три больших, но не таких больших, как справа». А это про отношение мичмана к матросам: «Его сильно любил Хамовский, и меня Хамовский тоже любил, не так сильно, как Беридзе, но всё же довольно сильно».
Любая фраза любого из упомянутых выше классиков что обойма, слово без потери не выкинешь и местом не переставишь, и весь текст, словно снаряженное оружие. В текстах Гришковца запросто можно повторять и переставлять не слова, целые абзацы и выйдет только глубокомысленней".
Кемеровский коллега Юрий Юдин очень возбудился и обвинил меня в антисемитизме. Его текст в газете "Авант-Партнёр" был адресован департаменту культуры и озаглавлен "В жанре доноса" (как-то так).
Кемеровская же литераторша Любовь Скорик, относившая на тот момент себя к почитателям Гришковца, тоже была недовольна и высказала мнение, что рецензии в журнале "Огни Кузбасса" (после газетного "Круга чтения" заметку напечатали там) должны принадлежать солидным людям - учёным-филологам из КемГУ.
Ну, вот, нашёлся ещё человек не из вострженной толпы. Очень рад, что это Игорь Панин из уважаемой газеты.
Ну, слава Богу, наконец-то я не одинок.
Летпять-шесть тому я написал рецензию на книжку рассказов Гришковца "Другие".
Отрывок из той рецензии:
"...Первые три рассказа, объединённые в цикл «Другие», после попыток порассуждать на темы человеческой сущности опять попадает в старую колею тягот военно-морской службы, многословно откомментированнной в моноспектаклях про «Собаку». Опять толстомордые мичмана и иже с ними. И, само собой, дедовщина и её ужасы. И военно-морской устав, не дающий вволю поспать. И такие железные корабли. И сладкого хочется.
Возразить нечего: нежноликому еврейскому мальчику некомфортно в пахнущей соляркой, хозяйственным мылом, невкусной едой, матерящейся среде. Всё флотское окружение, от офицера до матроса, для этого мальчика – «другие». Догадываюсь, «другие» это мягкий перевод слов «гой», «гоим», обозначающих «нееврея» и «неевреев», Вполне очевидно, что Гришковец гордится своей принадлежностью к «богоизбранному народу» (да почему бы и нет, всяк своих любит, вот я белорусов сильно уважаю). Вполне нормально, что носитель «богоизбранности» при удобном случае эту свою принадлежность не преминет выпятить. Иногда для выгоды, как это было в Кёльне. Иногда бескорыстно. Да скажите, о чём писать в России, если не об её антисемитизме, даже если он только мерещится? Стало быть, вот она «фишка»: мальчик-иудей, появившись на свет, вынужден жить среди враждебных ему чужаков («других», «гоев»). А уж в армии (на флоте) тем более. Тут всё и вся неудобные в общежитии «другие». Вроде замаскированная, но легко и просто читаемая метафора.
По форме «Другие» – очередной поток сознания. Захлёбывающийся словами и эмоциями монолог, постоянные повторы, эдакая тряская езда по кругу. Может, видели на телеканале «второго ряда» (то ли «ТНТ», то ли «СТС», впрочем, какая разница?) так называемые «Настроения» Гришковца? Бессвязная, судорожная импровизация на якобы глубокую тему. Попытка донести настроение автора до зрителя. Ан, не доносится, глохнет на полпути.
Жанровое обозначение «Других» – рассказы. Но это не рассказы, они никак не выстроены, не «сделаны», не рассказаны. Это на скорую руку записанные, по-видимому внезапно пришедшие в голову и бедные на слова воспоминания о нескольких эпизодах из жизни затюканного «другими» матросика срочной службы.
В аннотации к книге Ян Шенкман (читали его рецензии в газетах?) выстраивает ряд из Чехова, Шукшина и… Гришковца. А автор предисловия Пётр Вайль находит нечто глубокомысленное даже в словесных неряшливостях: «я привык к тому, к чему привыкнуть… можно, но очень не хочется (привыкать)». Через несколько абзацев опять: «привыкнуть можно ко всему, даже если не хочется привыкать». И снова через страницу: «мой организм привык…», «тело привыкло…», «сознание привыкло». Однако этого мало: «Оказывается, я привык к этому. Я даже привык всё это ненавидеть и привык хотеть…».
Или такой «перл»: «Очень хотелось помыться, но это было терпимо и уже слишком». Чего – «слишком» и что «терпимо»? А вот: «…доносился отчётливый стук металла о металл». Не дошло? Тут же повторение «для тупых»: «Кто-то бил чем-то железным по железному».
Временами назойливо повторяется однажды найденный приём. Вот описание военных судов: «У пирса стояло пять кораблей. С правой стороны два очень больших, а с левой три больших, но не таких больших, как справа». А это про отношение мичмана к матросам: «Его сильно любил Хамовский, и меня Хамовский тоже любил, не так сильно, как Беридзе, но всё же довольно сильно».
Любая фраза любого из упомянутых выше классиков что обойма, слово без потери не выкинешь и местом не переставишь, и весь текст, словно снаряженное оружие. В текстах Гришковца запросто можно повторять и переставлять не слова, целые абзацы и выйдет только глубокомысленней".
Кемеровский коллега Юрий Юдин очень возбудился и обвинил меня в антисемитизме. Его текст в газете "Авант-Партнёр" был адресован департаменту культуры и озаглавлен "В жанре доноса" (как-то так).
Кемеровская же литераторша Любовь Скорик, относившая на тот момент себя к почитателям Гришковца, тоже была недовольна и высказала мнение, что рецензии в журнале "Огни Кузбасса" (после газетного "Круга чтения" заметку напечатали там) должны принадлежать солидным людям - учёным-филологам из КемГУ.
Ну, вот, нашёлся ещё человек не из вострженной толпы. Очень рад, что это Игорь Панин из уважаемой газеты.
