ABAKAN part 1

[vas_pop]

 

Телецкое озеро - Абакан - вниз по Абакану. часть 1.

1.ПЕРЕД ВЫХОДОМ
Записки Петра Александровича Чихачёва «Путешествие в Восточный Алтай» я прочёл поздно – где-то около 1992 года. И очень загорелся ими.
Своё грандиозное хождение через Алтайские горы до Монголии, оттуда до Тувы и Хакасии и через эти, тогда ещё не очень-то слушавшиеся Белого царя страны (Тува вообще была агрессивно настроена по отношению к России и официально вошла в её состав только в 1944 году) в Красноярск, откуда в Кузнецк и, поколесивши по Кузнецкому уезду, вновь, через Бийск и Барнаул, в Москву этот учёный-универсал совершил, начиная с весны 1842 года, в течение полугодия, потом пару лет писал двухтомный отчёт (на французском языке, между прочим, принятом в ту пору языке геолого-географической науки), потом издавал, чтобы к 1895 году в печати и научном обиходе появилось, наконец, понятие «Кузнецкий каменноугольный бассейн».
И я заторопился: надо было успеть пройти хоть толику пути Чихачёва. Ведь юбилей же скоро – 150-летие Кузбасса как географического понятия. Пусть не буквально по его следам (пограничная зона тогда была закрыта – разрешение надо добывать в Москве, а где именно, в хаосе победившей «капиталистической революции» никак не сообразить), хотя бы параллельными курсами. Тем более, что у нас в распоряжении максимум месяц, ну полтора (две недели – командировка, четыре недели – отпуск), а надворный советник Чихачёв полгода верхом проездил по Восточному Алтаю, который был тогда изумительно большой страной: от Барнаула и Томска на севере до монгольских солончаков на юге, от Катунских белков на западе, считай, почти от казахской нынче Бухтармы, до Тувы, Хакасии и Красноярска включительно.
Вот он какой Восточный Алтай, а в сердцевину его врезана Кузнецкая котловина – наша, родная…
Кстати сказать, Чихачёву приказом «шефа», генерала от инфантерии Канкрина вменялось в обязанность отправиться в Бийск и далее к Телецкому озеру, потом выйти через Телецкие белки в верховья Абакана, где никто из европейцев ещё доселе не бывал, и исследовать эту реку, считавшуюся одной из великих.
Самоуправец Чихачёв, пошёл, однако, иным путём – вдоль по Чуе, верховья Абакана узрел только в бинокль, а вживую его увидел лишь в районе казачьих застав выше Минусинска.
Но зато междуречье Чулышмана и Башкауса, Чуйскую степь и Кузнецкую котловину дотошно исследовал.
Забегая вперёд, скажу: никто не озаботился славным юбилеем, кроме нас и милейших женщин из краеведческого музея – мы три года осваивали чихачёвские тропы, а они стенд изготовили в музее. И всё на том. До сих пор обидно, не рядовое ж событие – полтораста лет целому индустриальному краю.
Тогда, впрочем, возможные празднества нас не заботили. Главное – пройти. Всё ж не рядовой поход, где-то около четвёртой категории, на первый спортивный разряд тянет, если не выше…
Но ещё главней – найти денег на поход. И мы нашли. Не столько, сколько хотели, но всё ж тушёнки загодя купили и у Лёхи Шитикова в мастерской, на антресолях, заначили. Круп тоже в запас набрали, но зря – через два месяца гречка стала пахнуть затхлым и Егорыч уволок мешок на корм курям. Макаронам, однако, ничего не доспелось – выжили до июня. А на проезд уже собирали из своих, не спонсорских средств.
Дальше команду сбить, но это – самое лёгкое дело, у меня друзья, только весна подступит, готовы идти и плыть куда угодно и чем дальше, тем им лучше.
Решили разбиться на две группы. Одна пускай идёт с юга Кузбасса, от посёлка Мрассу, ещё дальше на юг – через перевал Консинский разлом, вдоль (а потом и по ней) речки Консу, впадающей в Абакан, а дальше, куда вода вынесет, тем более, что вынесет она непременно на берег близ посёлка Абаза, откуда в Новокузнецк ходит поезд.
А другая группа сначала заедет в Алтайские горы, к Телецкому озеру, торя директивный маршрут Чихачёва, которым тот не захотел воспользоваться. То есть через Алтайский заповедник до встречи с Абаканом. И, как первая, сплавом до Абазы. Глядишь, может, где-то и встретимся и обменяемся впечатлениями…
Разрешение на транзит через заповедник добыли на удивление легко: отослали письмо в дирекцию за подписью тогдашнего главы областного природоохранного ведомства Владислава Баловнева, а через неделю оно аукнулось телеграммой директора заповедника Паничева: не возражаем, дескать. (В скобках замечу: спустя год тогдашний губернатор Кислюк уволил деятельного природоохранника Баловнева по двум, как я понимаю, мотивам: во-первых, Баловнев, будучи депутатом Верховного Совета России, оборонял от ельцинистов Белый дом в октябре 1993 года, а во-вторых – много денег отпустили из Центра на охрану кузбасской природы стараниями Баловнева, чего Кислюк стерпеть по-видимому и вовсе никак не смог).
Выезжали ночным поездом в прицепном бийском вагоне. Вчетвером вместо пятерых – Искандер потерялся. На полчаса отлучусь, сказал, и с концами. Туго упакованный рюкзак тут, а человека нету. Ладно, сказали мы, если не догонит, оставим рюкзак в Бийске у знакомых, а Искандеру по приезде надерём уши.
Искандер нагнал нас уже в Топках. Там, где бийский вагон дожидается поезда «Томск-Ташкент» (сейчас такой, по-моему, уж и не ходит, потому что Ташкент стал заграницей). Пьяненький Саня заявился в вагон с парой бутылок, кругом колбасы и буханкой черняшки в полиэтиленовом пакете. Вышли втроём на волю (опоздавший Искандер, Володя Соколов и я – непьющие супруги Кузнецовы залегли спать), уселись на дощатые ящики близ перронного магазина и принялись выпивать по грамульке из кружки и трепать языками. А сверху на нас моросил мелкий и тёплый дождик.
Говорят, дождь в дорогу – хорошая примета.

2.ДОРОГА
Когда говорят, что дождь в дорогу – хорошо, надо верить. Мы поверили. И не ошиблись.
Не знаю, кто уж там нам помогал, Бог или сам батюшка Алтай, но до посёлка Яйлю, столицы Алтайского заповедника мы добрались довольно быстро и просто. Причём почти без попутчиков и, значит, соперников. Это ж был 1993 год – страна входила в пик реформ и шока от них, какой тут туризм: одни стремились выжить, другие быстрей разбогатеть, и тем, и другим некогда.
В ранешние годы на Бийском железнодорожном вокзале и на автовокзале близ него, а также на всём привокзальном пространстве вплоть до трамвайной линии «тусовались» ребята и девчата с рюкзаками, туго свитыми в колбаски катамаранными баллонами и притороченными к поклаже лопастями вёсел. Одни возвращались, усталые и опустошённые долгим и обычно опасным водным или горным беспутьем, другие только пускались в дорогу, полные надежд.
А в этот раз – пусто, даже очереди в кассу, считай, нет. Правду прощальный кемеровский дождь нам нагадал – автобусы и попутки, а на заключительном этапе, когда надо было плыть по самому по Телецкому озеру, целый речной катер, являлись пред нами, словно по заказу – в самое нужное время.
Трудно было только ехать автобусом до Турачака: к нам присоединился целый выпускной класс из Осинников – будущие абитуриенты перед началом взрослой жизни решили повидаться с Телецким озером. Теснотища была необычайная, но до Турачака добрались без проблем.
Вот мутнющая река Лебедь – в её верховьях, соседствующих с Горной Шорией, моют золото. А когда-то по ней в поисках «Чистой земли» брели кержаки и населяли наши места. Тут они и по сей день живут – в самостоятельности, независимости от власти и чистоте душ и тел. За Лебедью, притоком Бии, Турачак, он вклинился полуостровом между двумя реками.
В Турачаке тоже, говорят, большая староверская община. И вообще село большое и основательное. Некоторые из местных навещают сестру Агафью – пешим путём через село Бийку, дальше до Абакана и вдоль него.
В переводе с тюркского Турачак означает «Городок». Одно время тут жил наш общий с Соколовым приятель, кемеровский поэт Виталий Крёков. Тогда, где-то около 1970-х годов, несколько кузбасских литераторов и художников, главным образом молодёжь, решили уйти от индустриального мира в природу. Была даже мысль основать где-нибудь на нетронутой цивилизацией земле общину и жить, наподобие толстовцев, в гармонии с естественным окружением и мире с самими собой.
Саша Ибрагимов, поэт, стал насельником Нижнего Уймона, алтайского села в самой сердцевине «Золотых гор», на берегу Катуни. (Это село посетил однажды Николай Рерих, делавший в 1920-е годы большую экспедицию через Гималаи, Тибет и западные китайские пустыни в Казахстан и Сибирь, откуда через Монголию снова в Китай; в Уймоне стоит его мемориальный домик и это священное место для всех почитателей Рериха, как, впрочем, и Алтай в целом – его Рерих считал святой землёй, мостом между Индией и Россией). Коля Колмогоров, больше других побродивший по свету, уединился в деревне Бирюли близ Барзаса. Сам Соколов уезжал в Хакасию, работал в гидрологической экспедиции на Енисее.
Ну, а Крёков, повторяю, выбрал Турачак.
Мы выкарабкались из автобуса, огляделись: увидели чистенькие улочки, дощатые тротуары и добротные дома за глухими заборами, ответили на приветствие пробежавшей мимо девчонки (в староверских сёлах принято здороваться даже с незнакомыми), полюбовались на сосновый лес, вставший прямо за огородами, и одобрили выбор друга.
А потом от почты, она же автостанция, мы убежали к реке. Тут Бия, чистая, все камушки видать, заворачивает себя в сложный вираж наподобие греческой буквы «сигма» и вскипает бурунами между подводных и береговых скал. На выходе из того виража, в прибрежном сосняке мы поставили палатки и на старом кострище (дрова кто-то запасливый поставил сушиться под матёрой сосной) завели теплинку для чая…
Встали раным-рано, чтобы успеть к вахтовке, которая возит рабочих из Горно-Алтайска на строительство дороги в Артыбаш (перевод забыл: кажется, «баш» означает «голову», то есть «начало», а «арты» то ли «брод», то ли «речной порог» и второе, видимо, точнее – Бия ниже Артыбаша довольно буйная).
Для встречи с вахтовкой надо было пройти село и выйти на тракт. Навьючились и брели по ровной дороге километра два. Тяжело, а каково будет по горам тащиться?
Только остановились у обочины перекусить – вот она, «вахтовка». Ходит она уже не совсем в Артыбаш, а километров пятнадцать его не доезжая, столько новой дороги уже пробито было к июню 1993-го от Телецкого озера и истока Бии, где стоит Артыбаш, в сторону Турачака и Горно-Алтайска.
В вахтовке я сильно болел с похмелья – не утоливший праздничного настроения Искандер соблазнил вечером на очередную выпивку и как-то не получилось граммов по пятьдесят, выпили много. Но ещё сильней меня болел работяга из бригады дорожных строителей: он оказался эпилептиком и припадок прихватил беднягу прямо на ходу.
Однако в нашей команде оказалось сразу два доктора – Искандер и Виталя Кузнецов. Они быстренько обратали припадочного, сунули ему в рот носовой платок (пожертвовали моим, не скрою, довольно грязным), чтоб язык не прикусил, придержали голову, прижали ноги. Пока народ стучал в кабину, требуя остановки, всё и кончилось. Больного вынесли на воздух, там он полежал маленько и, как ни в чём не бывало, поднялся и уселся на своё место – эпилептики ни черта не помнят про свои припадки, ну, было и сплыло.
Платок пришлось выбросить в дождевую промоину. Мужики воспользовались случаем и закурили и бригадир стал рассказывать о припадочном, что он хороший сварщик, но пьёт, сволочь, надо увольнять, от пьянки и припадки – вот прихватит, когда мостовые конструкции будет варить, рухнет в воду, а я отвечай.
Бригадир всё это говорил нам, а не виновнику. Тот равнодушно дремал, привалившись к запасному колесу – явно привык к таким речам.
Большой туристский город – турбаза «Золотое озеро» встретил нас кладбищенской тишиной. Там, где в былые годы пела, плясала, мельтешила отдыхающая толпа, в июне 1993 года не было практически никого. Фельдшерица с нянечкой вязали носки на крыльце медпункта и у берега ворковала парочка, сидя на приткнутом к камню прогулочном педальном катамаране. Вот и всё народонаселение.
Но зато у пристани дремал речной катер. На него мы и взяли курс. Взошли на борт и стали тарабанить в каюту. Хозяева долго не могли проснуться, а проснувшись, запросили тридцать тысяч деньгами и сколько-нибудь водкой. Сошлись на тринадцати тысячах (больше не было – остался лишь неприкосновенный запас на обратный путь), трёх бутылках жидкой валюты и фляжке спирта.
Спирт пришлось тут же открыть и выпить с командой – те забоялись, что метиловый, так что ежели помирать, то вместе.
Выпили и поплыли по неописуемому Телецкому озеру: непроглядно глубокая вода и лесистые берега, высокие, до небушка, да нет, не до небушка, потому что за скалами, закрашенными, замазанными, заляпанными, художник колеру не жалел, густой зеленью, вставали снежные горы и уж за ними-то, выше некуда, и синело небо.
До Яйлю (по-тюркски «пастбище») тарахтели несколько часов.
Но вот и дотарахтели. Катер плеснул взбитой волной на крупногалечный берег. Моторист, он же матрос, он же рулевой спустил крутые сходни. «Прими рюкзаки!» – крикнули мы встречавшему катер парню и осеклись, увидев его настороженные глаза: это был начальник охраны Николай Горохов. И он сразу потребовал пропуск.
Пришлось первому и налегке спуститься мне. Я выдрал из внутреннего кармана замотанный в полиэтилен пакетик с документами, развернул, вытащил паспорт в клеёнчатой обложке, из-под обложки вынул телеграмму директора заповедника: мол, транзит разрешён.
И Горохов сразу подобрел.

3.ВЫБОР ТРОПЫ
Добрый Горохов, оттаявший по прочтении телеграммы директора Паничева, оказался родом из Кузбасса. Некоторое время, впрочем, пожил на Ставрополье. И вот решил удалиться от цивилизации в Яйлю, а Яйлю – это цепочка домиков вдоль озера, перерезаемая грохочущими ручьями. Один ручей побольше и над ним стоит мост. Остальные – мелочь. А откуда они текут, неведомо – за ними стена из скал и леса.
В посёлке уникальный микроклимат – это от озера, всегда тёплого, долго не замерзающего зимой. Тут растут фруктовые деревья – целый сад вишен, яблонь и даже груш.
А ещё в заповедник ходят разные зверюшки и живут птицы. Меньше, конечно, чем в былые времена, в былые-то соболи в прямо в посёлок прибегали кур да уток воровать, но всё ещё есть – вон на старой кедрушке бурундук суетится.
Яйлю плотно закрыт горами. Горы как бы нависают над ним с востока и севера. Весь более или менее просматриваемый пейзаж – это противоположный берег озера, вырастающий из клокочущего тумана. В ясную погоду ещё виден и левый берег (левым я считаю берег восточный, но вообще-то, ежели принять во внимание, что всё озеро в сущности утолщённое продолжение реки Чулышмана, тогда правый) – за ближним Камгинским заливом, там торчат пики снежноглавого хребта Корбу (название звучит хорошо, а перевод неинтересный, всего лишь «кустарник» это значит).
Камга («кам» переводится «шаман», «га» пришла от самодийцев, это «река») – у алтайцев очень уважаемая. В залив она впадает двенадцатиметровым водопадом. Говорят, роскошное зрелище. Возможно, мы пойдём к Абаканскому хребту именно вдоль Камги – решим на вечернем совете.
Горохов селит Кузнецовых у себя в комнате, почуял родственные души – чуть не с первых минут знакомства они стали тараторить о Рерихе, о Костанеде, о Блаватской, мы только глаза пучили, слушая трудные речи про тонкие материи.
Нам достался чердак. Здесь что-то вроде гостиницы: раскладушки с постелями и даже есть простыни.
За ужином обсуждаем маршрут. Зимой мы предполагали заходить на Абакан с южной оконечности озера. Там идёт тропа вдоль речки по имени Кыга. Тропой можно выйти на приток Абакана Еринат и эдак попасть прямо в гости к Агафье Лыковой. Искандер со товарищи годом раньше пытался уйти той тропой в горы. Егеря, стерегущие заповедник, догнали на лошадях и вернули.
Вторую попытку уйти, невзирая на запрет, туристы предприняли ночью. Опять недремлющие егеря догнали и вернули, сопроводив до пристани: извините, мужики, но порядок есть порядок. А над попыткой подкупить посмеялись. Егеря тут строгие и порядочные. За работу держатся – другой нет, только идти в браконьеры бить кабаргу, говорят, струя кабарги очень ценится, за доллары идёт, и местные нарушители ею активно промышляют. Некоторые до того зажиточными стали – на егерские карабины отвечают очередями из автоматического оружия.
Искандер только и запомнил с того похода, что вот таких (от кончика мизинца до локтя) чебаков на Чулашмане.
Нынче мы легальные и цель у нас такая, что устраивает персонал заповедника. Директор Александр Паничев сформулировал её следующими словами: «Пропаганда экологических знаний».
Принимаем вид записных пропагандистов и склоняемся над картой-километровкой. Три варианта пути перед нами. Первоначальный, по Кыге, отвергаем с порога – не на что ехать, денег осталось в обрез. Да и не на чем, только на моторке, катер ушёл. Возникший спонтанно Камгинский вариант отсоветовал Сергей Ерофеев, ещё один наш знакомец в заповеднике – когда-то он работал на биофаке Кемеровского университета. Сказал, что много воды и камни. Хотя вообще-то тропа меченная. Но недаром же река зовётся «Шаманской», значит способна на всякую чертовщину.
Лучше всего, стало быть, идти хребтом Торот вдоль границы заповедника. Здесь прочищенная от бурелома егерская тропа, есть избы.
Этот же путь нам советовал моторист с катера. Когда-то (когда живот не был таким, как арбузик, тугим и круглым) он ходил охотиться и тут, и по Кыге. На Кыге сторожек нет, а тут есть. Рассказал, что расстояния между избами рассчитаны на дневной пеший переход – между ними километров по девять-двенадцать. Вроде немного, но надо принять во внимание, что тут очень сложный рельеф. К примеру, от озера до хребта придётся подниматься ровно день, чертя зигзаги по крутому склону.
Надо сказать, что это довольно давно известный туристский маршрут. От Яйлю, как нам сообщил ещё зимой Миша Колчевников, когда-то на Абакан пробирались молодые братья Абалаковы, впоследствии знаменитые советские альпинисты. Есть ещё вариант – от села Бийки, обходя заповедник восточней. Оба маршрута сходятся в один неподалеку от Абаканского хребта – от перевала Минор, которым нам скоро тоже придётся идти.
В туристской классификации этот пеше-водный маршрут котируется четвёртой категорией сложности. Не «вышак», как говорит Искандер, но и никак не рядовой «поход выходного дня».
И вот кончается побывка на Телецком. Обо всём переговорено – три ночи мы тут провели, дожидаясь директора (Паничев ездил с какоми-то столичными инспекторами на Чулышман). Только Виталий Кузнецов с Николаем Гороховым не могут оторваться друг от друга: один «рериховец», другой последователь Дао-Цзы, оба из одного восточного, ныне модного философского гнезда. Наконец, и эти прощаются и Виталя скорым шагом догоняет нас.
Теперь – всё. Тропа под ногами. Идём!
…Рюкзаки мы облегчили, как могли. Всё лишнее отослали посылками прямо из Яйлю. И всё равно килограммов по тридцать за спиной – ведь мы несём с собою плавсредства. И путь наш вверх по крутой тропе. По самой крутой, какой ещё не случалось в моей жизни.
Первый пот пролит. Второй пот. Третий, пятый, десятый. И нету сил. Самый трудный день – начальный: не приспособилась к нагрузкам «дыхалка», болит спина, в недоумении ноги, туман застит голову.
Идём десять минут, пять минут отдыхаем. Потом, когда малость втянемся, делаем пятнадцатиминутные «замесы». Счастье – когда теряется тропа. Правда, счастье тревожное – надо искать затёску. Нашли – снова вьючимся и вперёд.
Труднее Витале Кузнецову, он впереди. Идущему в голове группы выбирать правильный путь, следить за метками на деревьям, первому штурмовать буреломы, а они через каждые пять-десять метров. Тропа, как нам сказали, чищенная (чистят её, делая пропилы в поваленных деревьях и оттаскивая выпиленные чурбаки в сторону), но чистили её давно, несколько лет тому назад, много нового бурелома наваляло.
Первым Виталя и ошибается и сбивается с пути и тогда получает в спину чертыхания спутников и подначки, мол, а ну, рериховец, где твое Провидение, где Боги, ведущие тебя? Учение, которое исповедует Виталий, предполагает, однако незлобивость и наш передовик кроток, как Махатма Ганди.
К середине дня он всё же выдохся и перешёл в хвост колонны. Возглавил группу Володя Соколов. К этому времени стали часто попадаться медвежьи следы, а июнь у этих ребят пора свадеб и беда попасться им в интимные часы. Соколов достал из хозяйственного мешка, притороченного к рюкзаку, котелок с кружкой и шёл, постукивая металлом об металл…

<|lj-cut>