![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
vas_pop Вчера был у Юрова.
Зашёл за альманахом "Красная горка", где он напечатал мой материал.
Открыли бутылку, поговорили. Упрекнул: "Вот и ты меня забыл". Сказал: "Напиши роман".
А про что? А про то, говорит, как вы КПСС свергали, шахтёрский бунт подогревали. Как потом ты воевал с новой властью. Мол, ничего ж придумывать не надо.
Романист из меня, как... ну, скажем словами майора Шарко, моего армейского начальника: "Как из хера мельник".
Разве что мемуар какой-нибудь, где буду "врать как очевидец": ни слова лжи, только неправда.
Всё равно был рад проведать.
Буду заходить. Тем более, что он по городу передвигается только с палочкой - диабет обезноживает.
А под катом моя\ статейка о нём и его книге.
ПОЭТИЧЕСКАЯ ПУБЛИЦИСТИКА
Последние годы принесли применительно к жанровой классификации слово «формат». У телеканала – «формат». У радиостанции. Всякий журнал имеет свой «формат» содержания. И газета. И даже манера жить. Не говоря уже о системе предпочтений – политических и просто вкусовых.
«Неформатному» творчеству, которое не «попса», не «постмодернизм», не клон западного аналога житья нынче нет. Однако ж проблески всё равно случаются, и вот я держу в руках солидный том публицистики Геннадия Юрова.
Юров в недалёком прошлом журналист. Работал в «Кузбассе». Делая газету (он трудился в секретариате: строкомер, пункты, квадраты, строчки, отлитые в металле, – тогдашняя технология производства), писал стихи и всё было нормально.
Только стихи, видимо, и сыграли с ним первую шутку вне общепризнанного «формата» – Юрова подхватила некая романтическая волна («а я еду, а я еду за туманом») и унесла на Чукотку. Снова газета, на этот раз «Магаданская правда», и опять стихи – но на берегу озер (оцените-ка названия) Джека Лондона и Танцующих хариусов.
В 1970-х Юров вернулся в Кемерово и стал признанным и популярным поэтом. Немедленно его, однако, понесло в верховья Томи, на горный массив Карлыган – искать исток реки, у которой провёл детство. Собственно истока (чтоб родничок, как на Красной горке в Кемерове, куда пацаном бегал за чистой водичкой) не нашёл – весь Карлыган сочится снежниками, масса струек стекает кристальным потом по его склонам, чтоб слиться в Томь, нет родника, чтоб посидеть в раздумьи.
Зато написал про саму реку.
Очерки про Томь сначала появились в газете, потом были напечатаны в журнале «Москва», получили престижную премию (не помню точно, какую – кажется, это была премия Союза журналистов СССР), вышли книгой «Труженица Томь» и стали началом экологической публицистики во всесоюзном масштабе.
Кстати, экология в первых шагах Юрова на этом пути – абсолютно «неформатный» стандарт. Официальная доктрина такая: у нас, на шестой части суши, экологических проблем, дескать, быть не может, мы не тесный Лондон, где смог, не Токио, где полицейские на перекрёстках стоят в дыхательных масках, мы – бескрайняя Сибирь. Но, повторяю, Юров уже привык к «неформату» (хотя и слова такого ещё не было) он – это либо совсем новое, либо возрождение едва припоминаемого старого.
От старого в книге этимологические штудии, отсылки к филологическим авторитетам Томского университета (Юров его выпускник, он валялся на лужайках университетской рощи, сидел в ошеломительном читальном зале «научки», гулял по пескам Лагерного сада), исторические экскурсы. От нового – нескрываемая тревога за будущее Кузнецкой котловины, продымленной промышленностью вширь и ввысь, изрезанной горными отвалами, траченной лесными вырубками, порченной выбросами химпроизводств и человеческой жизнедеятельности.
Лет через десять экология стала модой. Вошла в «формат». А Юров занялся политической публицистикой. Вернее, однако, будет сказать, что время к той публицистике толкнуло – 1990-е годы, принёсшие крах надеждам на «цивилизованное» будущее. Юров стал свидетелем кризиса власти в 1993 году, находясь в это время в Москве, в водовороте событий. Это был октябрь, перевальная точка: после расстрела парламента даже самые яростные «демократы» опешили – что-то не то творится с Россией.
Нынче определения «грабительская приватизация» и «бандитский капитализм» суть общие слова. Наш земляк Юров о грабеже и бандитизме, поставленных на поток, сказал гораздо раньше и резче.
Три года с лишним, забыв о сочинительстве, Юров работал в журнале «Российская Федерация», писал для московских оппозиционных «красных» газет. А когда наметился перелом и критика власти стала очередной модой, ушёл в творчество. Итогом стала «Печальная повесть о Боге погоды» – о Виталии Дьякове, гениальном «кустаре-одиночке», «белой вороне», гелиометеорологе, не вписавшемся в «формат» официальной науки.
Юров в своих размышлениях вокруг судьбы Дьякова пошёл дальше – увидел за отдельным человеческим «деревом» лес – похожую судьбу страны. И более того – на размышления едва ли не вселенского масштаба наталкивают читателя строки, созданные Юровым вновь в неизведанном жанре и в нетрадиционном ключе.
Следующий этап публицистика поэта – борьба за «духовное поле провинции», против свежеиспечённых всезнаек и чёрных гропокопателей, опьянённых запахом отрытых отхожих мест. Эта волна привела Юрова к исследованию одной из самых романтических страниц международного анархо-коммунистического солидаризма – к автономной индустриальной колонии «Кузбасс» и музею на родной Юрову Красной горке. К изданию художественно-исторического журнала «Красная горка». И к новым публицистическим откровениям, на грани почти что несовместных («неформатных») поэзии и политики, истории и современности, высокой культуры и повседневных житейских нужд, соединённых с нравственными поисками.
Очередная «неформатная» книга Юрова называется «У родника на Красной горке». На её ламинированной первообложке фото Юрова на фоне серых индустриальных дымов томского левобережья. А закроешь и перевернёшь том – вот высокий речной откос, «горелая гора», в которой некогда нашёл каменный уголь Михайло Волков. На горе – дом руководителя АИК «Кузбасс» Себальда Рутгерса, рядом памятник работы Эрнста Неизвестного, посвящённых погибшим шахтёрам, и несколько зданий музейного комплекса.
Понизу горных обнажений Томь с тихой рябью, прибрежный жёлтый гравий, а над всем – облака в высоченном небе…
Книга итожит публицистическую работу Юрова за последнее десятилетие. Сегодня такие тексты, сплавляющие в себе гневную страсть поэта со спокойной дотошностью исследователя и летописца, редкость. Юров, как всегда, вне «формата». Эдакое упрямое постоянство удивляет и обнадёживает.
Василий ПОПОК.
<|lj-cut>
Зашёл за альманахом "Красная горка", где он напечатал мой материал.
Открыли бутылку, поговорили. Упрекнул: "Вот и ты меня забыл". Сказал: "Напиши роман".
А про что? А про то, говорит, как вы КПСС свергали, шахтёрский бунт подогревали. Как потом ты воевал с новой властью. Мол, ничего ж придумывать не надо.
Романист из меня, как... ну, скажем словами майора Шарко, моего армейского начальника: "Как из хера мельник".
Разве что мемуар какой-нибудь, где буду "врать как очевидец": ни слова лжи, только неправда.
Всё равно был рад проведать.
Буду заходить. Тем более, что он по городу передвигается только с палочкой - диабет обезноживает.
А под катом моя\ статейка о нём и его книге.
ПОЭТИЧЕСКАЯ ПУБЛИЦИСТИКА
Последние годы принесли применительно к жанровой классификации слово «формат». У телеканала – «формат». У радиостанции. Всякий журнал имеет свой «формат» содержания. И газета. И даже манера жить. Не говоря уже о системе предпочтений – политических и просто вкусовых.
«Неформатному» творчеству, которое не «попса», не «постмодернизм», не клон западного аналога житья нынче нет. Однако ж проблески всё равно случаются, и вот я держу в руках солидный том публицистики Геннадия Юрова.
Юров в недалёком прошлом журналист. Работал в «Кузбассе». Делая газету (он трудился в секретариате: строкомер, пункты, квадраты, строчки, отлитые в металле, – тогдашняя технология производства), писал стихи и всё было нормально.
Только стихи, видимо, и сыграли с ним первую шутку вне общепризнанного «формата» – Юрова подхватила некая романтическая волна («а я еду, а я еду за туманом») и унесла на Чукотку. Снова газета, на этот раз «Магаданская правда», и опять стихи – но на берегу озер (оцените-ка названия) Джека Лондона и Танцующих хариусов.
В 1970-х Юров вернулся в Кемерово и стал признанным и популярным поэтом. Немедленно его, однако, понесло в верховья Томи, на горный массив Карлыган – искать исток реки, у которой провёл детство. Собственно истока (чтоб родничок, как на Красной горке в Кемерове, куда пацаном бегал за чистой водичкой) не нашёл – весь Карлыган сочится снежниками, масса струек стекает кристальным потом по его склонам, чтоб слиться в Томь, нет родника, чтоб посидеть в раздумьи.
Зато написал про саму реку.
Очерки про Томь сначала появились в газете, потом были напечатаны в журнале «Москва», получили престижную премию (не помню точно, какую – кажется, это была премия Союза журналистов СССР), вышли книгой «Труженица Томь» и стали началом экологической публицистики во всесоюзном масштабе.
Кстати, экология в первых шагах Юрова на этом пути – абсолютно «неформатный» стандарт. Официальная доктрина такая: у нас, на шестой части суши, экологических проблем, дескать, быть не может, мы не тесный Лондон, где смог, не Токио, где полицейские на перекрёстках стоят в дыхательных масках, мы – бескрайняя Сибирь. Но, повторяю, Юров уже привык к «неформату» (хотя и слова такого ещё не было) он – это либо совсем новое, либо возрождение едва припоминаемого старого.
От старого в книге этимологические штудии, отсылки к филологическим авторитетам Томского университета (Юров его выпускник, он валялся на лужайках университетской рощи, сидел в ошеломительном читальном зале «научки», гулял по пескам Лагерного сада), исторические экскурсы. От нового – нескрываемая тревога за будущее Кузнецкой котловины, продымленной промышленностью вширь и ввысь, изрезанной горными отвалами, траченной лесными вырубками, порченной выбросами химпроизводств и человеческой жизнедеятельности.
Лет через десять экология стала модой. Вошла в «формат». А Юров занялся политической публицистикой. Вернее, однако, будет сказать, что время к той публицистике толкнуло – 1990-е годы, принёсшие крах надеждам на «цивилизованное» будущее. Юров стал свидетелем кризиса власти в 1993 году, находясь в это время в Москве, в водовороте событий. Это был октябрь, перевальная точка: после расстрела парламента даже самые яростные «демократы» опешили – что-то не то творится с Россией.
Нынче определения «грабительская приватизация» и «бандитский капитализм» суть общие слова. Наш земляк Юров о грабеже и бандитизме, поставленных на поток, сказал гораздо раньше и резче.
Три года с лишним, забыв о сочинительстве, Юров работал в журнале «Российская Федерация», писал для московских оппозиционных «красных» газет. А когда наметился перелом и критика власти стала очередной модой, ушёл в творчество. Итогом стала «Печальная повесть о Боге погоды» – о Виталии Дьякове, гениальном «кустаре-одиночке», «белой вороне», гелиометеорологе, не вписавшемся в «формат» официальной науки.
Юров в своих размышлениях вокруг судьбы Дьякова пошёл дальше – увидел за отдельным человеческим «деревом» лес – похожую судьбу страны. И более того – на размышления едва ли не вселенского масштаба наталкивают читателя строки, созданные Юровым вновь в неизведанном жанре и в нетрадиционном ключе.
Следующий этап публицистика поэта – борьба за «духовное поле провинции», против свежеиспечённых всезнаек и чёрных гропокопателей, опьянённых запахом отрытых отхожих мест. Эта волна привела Юрова к исследованию одной из самых романтических страниц международного анархо-коммунистического солидаризма – к автономной индустриальной колонии «Кузбасс» и музею на родной Юрову Красной горке. К изданию художественно-исторического журнала «Красная горка». И к новым публицистическим откровениям, на грани почти что несовместных («неформатных») поэзии и политики, истории и современности, высокой культуры и повседневных житейских нужд, соединённых с нравственными поисками.
Очередная «неформатная» книга Юрова называется «У родника на Красной горке». На её ламинированной первообложке фото Юрова на фоне серых индустриальных дымов томского левобережья. А закроешь и перевернёшь том – вот высокий речной откос, «горелая гора», в которой некогда нашёл каменный уголь Михайло Волков. На горе – дом руководителя АИК «Кузбасс» Себальда Рутгерса, рядом памятник работы Эрнста Неизвестного, посвящённых погибшим шахтёрам, и несколько зданий музейного комплекса.
Понизу горных обнажений Томь с тихой рябью, прибрежный жёлтый гравий, а над всем – облака в высоченном небе…
Книга итожит публицистическую работу Юрова за последнее десятилетие. Сегодня такие тексты, сплавляющие в себе гневную страсть поэта со спокойной дотошностью исследователя и летописца, редкость. Юров, как всегда, вне «формата». Эдакое упрямое постоянство удивляет и обнадёживает.
Василий ПОПОК.
<|lj-cut>
